Тайная магия Депресняка - Страница 74

На краю платформы, рискуя жизнью, заглядывая в тоннель, томились влюбленные с горящими глазами вурдалаков, никогда не спящие, никогда не едящие, вдохновленные и питаемые одними надеждами. Буслаев некоторое время размышлял, в какой мере он сам может быть причислен к их недремлющей рати. Наверное, все-таки в привычную схему влюбленного, в его приморский трафарет с вырезанной в картоне головой он не вписывался.

На наследника мрака здесь никто не обращал внимания. Тут у всех глаза были повернуты зрачками внутрь. Каждый видел только себя. Исключение составляли лишь два печальных долговязых карманника, пасущие сумки поздних пассажиров. Оба выглядели крайне прилично, так прилично, как никогда не выглядят честные люди. Меф вычислил их сразу, привычно переключившись на истинное зрение. У одного эйдос еще был, у другого в груди чернел провал, всасывающий вещество, как черная дыра.

От нечего делать Буслаев силой мысли подпалил у одного из них карман. Тот с воплем запрыгал, стал колотить себя по карману руками, и оттуда вдруг выпрыгнуло целых четыре разномастных мобильника. Карманники заметались и, узрев в относительной близости тоскующего сержанта милиции, поспешно ретировались, ничего не поднимая.

Наконец подошел громыхающий поезд. Меф сел рядом с каким-то дремлющим студиозусом, между коленями которого была зажата пивная банка. В ее отверстие какая-то сердобольная душа уже насовала всевозможного мусора. Состав тронулся и стал заползать в тоннель.

«Зачем я еду в метро? Почему не телепортировал?» – задал себе вопрос Меф.

Причина была не только в том, что он опасался по неопытности впрессовать себя в стену собственной квартиры в виде плоской картины реалистического содержания. Вариант вполне возможный и совсем не исключенный. Видимо, он просто нуждался в этой вечерней толпе, в обычных нормальных людях с настоящими житейскими заботами, у которых не было с собой мечей, кинжалов, крыльев и дархов.

Разглядывая розы на коленях сидящей напротив девушки, Меф вспомнил слова Даф, что дарить мертвые цветы – все равно что дарить разложившихся щенят. «С другой стороны, если бы цветы не дарили, их перестали бы выращивать. Или бутоны, никому не доставшись, уныло умирали бы на кустах», – подумал Меф.

Его деятельный мозг, как обычно, выискивал опровержения. Как известно, философия – самое больное место в отношениях между светом и тьмой, ибо с помощью софизмов и извращенной логики доказать можно все. И что нерожденных детей убивать полезно, и что все беды человечества происходят исключительно от кефира, и мало ли что еще. Все это дело техники, не более. Вот только эйдосы не одурачишь. Они единственные знают и осознают истинные мотивы поступков, как бы нам ни хотелось переиграть все иначе.

Когда Меф поднялся по эскалатору и вышел на улицу, стояла уже глубокая ночь. Снег белыми мотыльками роился вокруг фонарей. Увязая в сугробах, Меф все же нашел более или менее протоптанную тропу. Еще издали, подходя к дому, он высмотрел горящее окно на шестнадцатом этаже. Похоже, ни Эдя, ни мать еще не ложились.

Дверь открылась, едва Меф успел нажать на кнопку звонка.

– Опа на! Пришла наша гимназическая гордость! Тебя что, Глумович привез на северных оленях? – приветствовал его Эдя.

– Нет, на лайках, – поправил Меф.

Он услышал, что в ванной плещет вода. Ага, значит, мать, как обычно, отмокает в душе. Расклад более-менее ясен.

– Лайки не прокатят. Такому как Глумович любая собака вцепится по центру штанин… – не согласился Эдя и заржал, представив себе эту картину.

– Прекрати!..

– Да я еще не начинал! Ты один, без Дашки? Она что, не хочет забрать своего кота?.. – продолжал Эдя.

– Нет, я сам заберу, – сказал Меф.

– Значит, сама не хочет? Ха-ха, я ее отлично понимаю. Если бы у меня был такой кот, я бы тоже не спешил с ним воссоединяться… Кстати, с кем я там по телефону говорил? Мы еще минут двадцать трепались, как ты отчалил.

Зная ведьму, Меф подумал, что двадцать минут для нее – это еще лаконично.

– С Улитой, – сказал он.

– Ну и имя! А она красивая?

– Она эффектная и незабываемая, – осторожно сказал Меф, имевший случай убедиться, что Улита слышит все слова в свой адрес, как далеко они ни были бы произнесены. И всякий неудачный вяк встречает немедленное возмездие.

– Это уже неплохо. Я тоже эффектный и незабываемый. Мы сойдемся, – сказал Эдя.

– У нее уже есть молодой человек.

– Какая трагедия! А у меня вот нет молодого человека. Может, я бракованный? – заявил Эдя и снова глупо заржал.

Меф давно заметил, что у его дяди полное самообслуживание: сам пошутил, сам посмеялся. Остряку такого сорта публика только мешает. Не тратя больше времени на Эдю, который мог забавлять себя до бесконечности, Меф проскочил в комнату.

ПОД БАТАРЕЕЙ, РАСКИНУВ ЛАПЫ, СПАЛ ДЕПРЕСНЯК.

Да, именно так, большими буквами. Коты все всегда делают с большой буквы, вне зависимости от того, персидские ли они, сибирские или совсем редкие, так называемые podzabornye.

Когда Меф вошел, кот не соблаговолил проснуться. После нескольких бессонных дней и ночей Депресняк вымотался и теперь, объевшись, выбрал для сна привычное место. При приближении Мефа он даже не приоткрыл настороженно правого глаза, как делают все дремлющие кошки, так что, похоже, дрыхнуть он собирался долго и непробудно. Чуть в стороне от кота, наполовину под батареей, наполовину на ковре, лежал рыбий скелет.

Мгновенно догадавшись, что это, Меф присел с ним рядом на корточки. Скелет лежал как-то совсем обычно и даже не излучал переливающегося сияния. Видимо, вобла тоже дремала, насколько это было возможно в ее случае.