Тайная магия Депресняка - Страница 40

Ругаясь и ворча, кикимор уплелся и закрыл за собой дверь. Страшный грохот посуды, раздавшийся минуту спустя, подсказал Мефу, что кофе Антигон все же делает, и притом с большим чувством.

Не теряя из виду волчицу, Меф взял со столика книгу и прочитал вслух абзац, крест-накрест зачеркнутый ногтем:

«Доказывать нелепость дуэли не стоит – в теории его никто не оправдывает, исключая каких-нибудь бретеров и учителей фехтования, но в практике все подчиняются ему для того, чтобы доказать черт знает кому свою храбрость. Худшая сторона дуэля в том, что он оправдывает всякого мерзавца – или его почетной смертью, или тем, что делает из него почетного убийцу. Человека обвиняют в том, что он передергивает карты, – он лезет на дуэль, как будто нельзя передергивать карты и не бояться пистолета. И что за позорное равенство шулера и его обвинителя!».

Меф захлопнул книгу.

– Я разочарован, валькирия. Скверная мыслишка, на троечку с о-очень большим минусом. Арея бы передернуло от такой цитатки. В том обществе, где нет дуэлей, нет и чести. Надеюсь, валькирия, ты с этим согласна, иначе зачем бы тебе пришлось перечеркивать эти строки? – сказал он.

Волчица внимательно слушала. Едва ли понимала, но не пропускала ни звука. Ее рычание давно перешло в клокотание, волнами сопровождавшее голос Мефодия. Дважды она принималась грызть говяжью кость и дважды бросала, хотя была голодна. Что-то неясное, необъяснимое со звериной точки зрения беспокоило волчицу. Это превращение было особым. Волчица, которую тревожило полнолуние и ее собственные, смутные желания, заняла все сознание, не пустив Ирку даже на роль наблюдателя. И именно в этот день в приюте валькирий волей случая появился Меф.

Буслаев захлопнул книгу и взял другую. На этот раз это оказались «Опыты» Мишеля Монтеня. Меф скосил глаза и откровенно удивился обилию «умных» книг на столе. У большинства тех, кого он знал, серьезные книги всегда соседствовали с двумя-тремя томиками беллетристики, причем беллетристика всегда выглядела куда как более зачитанной.

– Я знал только одну девушку, поглощавшую серьезные книги в таком количестве. И ноутбук у нее тоже был. Когда-то мы дружили. А сейчас что я ей скажу, если мы увидимся? «Привет! Как дела?» – произнес Меф задумчиво.

Буслаев почувствовал, что, произнося это «когда-то», он предает если не саму Ирку, то ее далекий, почти идеальный образ, слившийся с его прошлым, с тем временем, когда он был одинок и никому не нужен. Ни Эдьке, ни Зозо. Только Ирке и Бабане, которая, любя Ирку, любила и Мефа ее отраженной любовью. Felix qui quod amat, defendere fortiter audet. И эта измена ничуть не отличалась от реальной. Каждый предмет, каждая мысль имеют свою тень. Все слова материальны. Все мысли материальны. В одной только материи не так много материальности, как ей самой того хочется.

Неожиданно что-то коснулось его левого колена. Меф вздрогнул, увидев на нем морду волчицы. Когда она подошла, что привлекло ее? Быть может, голос? Зверь приблизился настороженно, точно опасаясь укуса или удара. Меф потрепал волчицу за ухом, однако совсем мимолетно, потому что волчица, встревоженная его прикосновением, отскочила к стене и зарычала.

Меф продолжал читать, изредка отрывая от книги глаза. Так прошло около четверти часа. Внезапно волчица перестала метаться и издала неясный, тревожный звук – нечто среднее между воем и попыткой заскулить. С ней явно что-то творилось. Она то беспокойно ходила по комнате, то замирала, то в замешательстве вскидывала морду.

– Превращаешься? – спросил Меф.

Зверь отозвался воем. Меф понял, что разговаривать с волчицей в этот миг все равно что читать сонеты Шекспира человеку, которому тупой пилой отнимают ногу. По телу зверя пробежала судорога, распластавшая его на полу. Кости росли непропорциональными толчками. В жалобном вое проступало нечто родственное человеческой речи. Шерсть вылезала клочьями. Изгибающаяся спина и ноги были уже человеческими, но передние лапы и морда оставались волчьими. Волчица пыталась приподняться и всякий раз падала.

Меф подумал, что более удачного момента для нападения на валькирию-одиночку не существует. В таком состоянии ее зарубил бы даже комиссионер, не говоря уже о том, что можно просто бросить шар. Но Меф чувствовал, что не сделает этого, хотя за спиной у него и маячила мрачная тень Лигула с дархом в руке.

Наконец изменение коснулось лицевых костей. Волчица щелкала зубами и выла, медленно подползая на четвереньках к Буслаеву.

«А она ничего… Какая смуглая гибкая спина! Вообще хорошо, что я не слабонервный!» – подумал Меф, ласково почесывая почти превратившуюся Ирку за ухом. Несколько мгновений спустя превращение вполне завершилось, и лишь сознание оставалось пока волчьим. Ирка подвывала и терлась лицом о его колено. Сообразив, что еще немного – и к валькирии вернется разум, Меф поспешно встал и набросил на раздетую валькирию покрывало.

Стыдливость – прекрасное качество, но схлопотать в шею копье потому только, что случайно увидел нечто не предназначенное для публичного просмотра, удовольствие небольшое. Понимая это, Меф вновь опустился в кресло и невинно уткнулся в томик Монтеня.

Негодующий возглас и надвинувшаяся на страницы книги тень подсказали Мефу, что сознание валькирии-одиночки вернулось и незнакомец на кресле, скрывающий лицо за книгой, обнаружен.

Книга отлетела в сторону, отброшенная круговым ударом ноги. Меф оценил растяжку. Принимая во внимание мешавшее покрывало, удар был хрестоматийно хорош. Ирка увидела лицо того, кто сидел на кресле, и, вскрикнув, отшатнулась. Копье, уже занесенное для удара, выпало у нее из рук.