Тайная магия Депресняка - Страница 22

– И златокрылый начинает сражаться с темными стражами и комиссионерами? – спросила Ирка с волнением.

– Ну не всегда сражаться… – сказал Эссиорх со вздохом. – Свет и мрак хотя и находятся в состоянии войны, но война эта такая давняя, что давно утратила свой пыл. Чаще и без того ясно, кому достанется эйдос. Иногда, как ты знаешь, его и при жизни могут выкрасть или выманить… Мы же говорим о тех случаях, когда этого не произошло. Эйдос кладут на ладонь – вот так – и смотрят. Если эйдос служил свету, он окутан светлым голубоватым сиянием. Иногда он даже приподнимается немного и зависает над ладонью, не касаясь ее. Златокрылый заберет такой эйдос, доставит в Эдем и там отпустит, чтобы в светлом и солнечном райском саду эйдос сам определял свою дальнейшую судьбу. Захочет – станет пыльцой на крыльях у бабочки, или глазом кентавра, или разрастется до размеров звезды в созвездии Стрельца. Все в его власти. Ничего невозможного нет. Если же эйдос принадлежит мраку, то сияние будет плотным, фиолетовым, сам же эйдос будет ощутимо давить на руку. Порой так давит, что и не удержишь… Вроде песчинка, а тяжести в ней как в железнодорожном вагоне. И тогда златокрылый уходит в тоске и печали, а страж мрака, ухмыляясь, ссыпает эйдос в свой дарх…

– Но иногда все-таки битвы бывают? – упрямо спросила Ирка.

Услужливое – даже чересчур услужливое – воображение рисовало ей, как она разгоняет стражей мрака и как огненный дрот прочерчивает ночь. И вот спасенный эйдос уже согревает ей руку!

Эссиорх, для которого ход ее мыслей не был тайной, кивнул:

– Иногда – да. Но лишь тогда, когда сущность эйдоса еще не определилась. Иногда человек всю жизнь метался между светом и мраком, раздираемый противоречиями. И эйдос у него такой же. То сорвется с ладони, вспыхнет так, что мрак отшатнется в ужасе, а то вдруг темнеет, тяжелеет и так давит на ладонь, что хочет, кажется, в землю уйти. И вот тут-то, конечно, начинается битва. Блеск стали, яростные звуки маголодий, вой комиссионеров… Но эти-то все больше на психику давят, не вмешиваются. По давней договоренности, битва всегда происходит один на один.

– Вот видишь! А ты говоришь: эйдосы – гниль! – сказала Ирка.

Эссиорх подышал на свои замерзшие руки с каймой машинного масла под ногтями.

– В том-то и дело… Раньше гнилой эйдос встречался один на тысячу, и это был шок, сенсация, а теперь едва ли не половина всех эйдосов гнилые… Прилетает златокрылый – и что он видит? И человек будто был неплохой, и особых мерзостей не делал, и хорошие поступки иногда проскальзывали… Казалось бы, тот случай, когда нужно сражаться, отвоевывать, а отвоевывать-то нечего! На месте эйдоса – пшик, мумифицированная точка, крошечная, как горчичное зерно. И – все. Страж мрака подойдет, посмотрит, плечами пожмет и удалится. Даже за рукоять меча не возьмется. Ему-то эта мумифицированная дрянь тоже не нужна. А комиссионеры – те и вовсе не приходят. Чутьем знают, где есть пожива, а где нет.

– И почему так происходит? – спросила Ирка.

Эссиорх долго не отвечал. Он вновь опустился в кресло, обнял колени и стал покачиваться. Русалочьи выпуклые глаза Антигона неотрывно следили за ним. Темные широкие зрачки качались как маятник.

– А кто его знает, почему? Есть только предположения… Троил считает, что граница между светом и мраком становится размытой. По сути дела, она фактически исчезла. Границу заменило то, что люди выбрали себе взамен добра и зла. Мелочные игрушки: приобретательство, погоня за ускользающими и одновременно быстро надоедающими удовольствиями. Плюс якобы важные новости, сменяющие друг друга каждый час и по сути ничего не значащие и ничего не меняющие. Как следствие, люди перестают интересоваться добром и злом и просто живут. Вялые, размякшие, ничего не желающие, ибо ерундовые желания запорошили их мозг точно так же, как перхоть их волосы. Эйдос нужно закалять – в сомнениях, в слезах, в восторгах, в страданиях. Только тогда он станет эйдосом и обретет бессмертие. В прогорклом же жиру благополучия он тонет и съеживается. Раньше вера хоть в какой-то мере защищала от этой инфекции. Сейчас же, когда жир заместил веру, слабые эйдосы стали беззащитны.

– Но так же, наверное, было всегда? Как не во всех яблоках вызревали семена – ты сам это только что признал, так и не у всех людей эйдосы становились бессмертными, – сказала Ирка, подумав.

– Да. Но в последнее время – в последние полтора года, говоря точнее, – это стало приобретать катастрофические формы! – сказал Эссиорх.

– Но почему? Что такого произошло в эти полтора года?

– Что произошло? Как минимум две вещи. Первое: Мефодий Буслаев осознал – или во всяком случае начал осознавать – свою силу. И второе: он начал встречаться с Дафной.

Это «второе» ужалило Ирку как дачная оса, коварно влетевшая в рот вместе с куском торта. Эссиорх усмехнулся и ладонью провел по лицу. Ирке показалось, что щетина издала неприятный звук счищаемой рыбьей чешуи.

«Спокойно! – сказала она себе. – Я злюсь на Эссиорха. Не потому ли, что ревную Мефа? А как же Багров? Да и вообще все, что связано с любовью, для меня навеки закрытый файл. Валькирия не может быть счастлива в любви».

– А эйдосы тут при чем? Ну встречается он с Дафной и встречается. Или в Прозрачных Сферах надеялись, что Меф всю жизнь будет смотреть на девушек лишь в прорезь боевого шлема? – спросила она, подливая в голос побольше равнодушия из неиссякаемой бутылочки женских эмоций.

– Прозрачные Сферы не занимаются этими вопросами. Наследник мрака может встречаться с кем ему вздумается, но только не с Даф, – уточнил Эссиорх.